впечатляющими были блестящий доклад академика Богомолова (которого я держал в запасе) об экономическом положении России и катастрофе русской хозяйственной жизни. На таком же уровне – Андрея Пионтковского о внешней политике, поставившей Россию впервые в истории в положение изоляции от всего окружающего мира.

Нагнетание шпиономании (об этом и говорил Юрий Шмидт), крах российской судебной системы были уже очевидны многим, кто с этим соприкасался или интересовался тем, что происходит в стране.

Из докладов была очевидна фантастическая в своей беспримерности деградация российской армии, спецслужб, всего правящего аппарата. Становился ясным общий итог: крах планов Андропова-Крючкова-Путина, полная неспособность российских спецслужб к управлению страной. Думаю, Андропов и Крючков (а может быть, и Путин вначале – кто его знает) искренне полагали, что Россия, управляемая офицерами КГБ, станет более мобильной, четко организованной, более могущественной (вероятно, даже вновь объединит Советский Союз, а может быть, и Варшавский договор. Но ни к чему, кроме катастрофы для России и обогащения генералов (в погонах и без), это не привело.

Я с 1990 года постоянно говорил о том, что КГБ идет к власти, но никто (кроме спецслужб) не относился к нашему пониманию серьезно. «Где, какие спецслужбы, нет уже никакого КГБ», – говорило множество людей, боявшихся дать себе отчет в том, что происходит в России. Году в девяносто шестом колумнист «Internatinal Gerald Tribune» почему-то захотел написать обо мне, приехал в Москву, и действительно опубликовал на первой полосе вполне дружелюбную, если не хвалебную статью, но кончалась она примерно так: «Все хорошо у Григорьянца, но есть один «пунктик» – он всюду видит КГБ».

К 2004 году можно было подвести итоги и рассказать, на что оказались способны доблестные чекисты, захватив власть. Выяснилось: развратить и ограбить страну, набивая собственные карманы. Это и был итог девятой конференции «КГБ: вчера, сегодня, завтра».

Не обошлось, конечно, и без крупной провокации. Перед конференцией я долго говорил с Виктором Лошаком – тогда редактором «Московских новостей», где был опубликован месяца за два до конференции один из самых страшных документов русской истории – уже упоминавшийся мной, когда я писал об убийстве Тимоши, план по созданию во всех регионах России террористических групп из сотрудников КГБ, ГРУ и МВД для убийств «нежелательных лиц». Куда до этого опричнине Ивана Грозного! Юрий Костанов на конференции оценивал этот небывалый в русской истории государственный бандитизм с «правовой» (хотя о каком праве тут могла быть речь?) точки зрения. Храбрый (и, видимо, пострадавший из-за этой публикации) Виктор Лошак обещал прислать на конференцию своего корреспондента. Я его не знал, и не до него мне было, но в ближайшем номере «Московских новостей» целый разворот – вторая и третья полоса – был посвящен нашей конференции.

Публикация была вполне советской, хотя – чтобы было все ясно – надо рассказать об одном докладе. Недели за две до нее меня встретила довольно известная журналистка Лидия Графова – раньше она была одним из либеральных авторов основанной «для расширения влияния Комитета государственной безопасности на советскую интеллигенцию» «Литературной газеты». В последние годы она создала организацию помощи беженцам. Графова занималась благородным делом, знала о готовящейся конференции и стала меня просить разрешить ей выступить – ведь беженцы так бесправны и их преследует КГБ. Я неохотно согласился.

Но когда в конце второго дня я дал ей слово, на трибуне Графова не стала говорить о беженцах, от всего услышанного у нее началась хорошо разыгранная женская истерика (когда вышел через три дня номер газеты, стало очевидно, что все было запланировано) и, заламывая руки и воздевая их к небу, минут десять Графова причитала: «Как нам нужны хорошие спецслужбы!».

Именно (и только) выступлению Графовой и была посвящена вся громадная (две страницы) статья в «Московских новостях» под названием «В поисках доброго Кащея». Речь шла о том, что правозащитники провели конференцию, желая найти общий язык и пути к сотрудничеству с КГБ. Правда, Виктор Лошак сделал все, чтобы как можно меньше лично меня обидеть – нигде в статье не было написано, что конференцию проводит фонд «Гласность», только неведомые правозащитники, хотя в центре и была моя с Богомоловым фотография, а весь крайний столбец сверху донизу состоял из совершенно точных и жестких цитат из моего доклада, но нигде я не был упомянут как организатор, то есть вся эта гнусная и заранее подготовленная статья как бы совершенно не имела отношения ни ко мне, ни к «Гласности».

Но была на этом газетном развороте и еще одна вещь, вызвавшая у меня глубочайшее отвращение. Под статьей о конференции была помещена подборка ответов известных правозащитников: Буковского, Ковалева, Алексеевой, Рогинского и Подрабинека на вопрос газеты «почему правозащитное движение утратило влияние на власть?» Все ответы были практически одинаковы – конечно, я не знаю, насколько точно они были воспроизведены, но выдержки из моего доклада были приведены безукоризненно.

Все пятеро с незначительными вариациями повторяли одно и тоже: «Никакого влияния на власть мы не имели» (Ковалев); «А разве когда-то мы имели влияние на власть в России?» (Алексеева); «Создана бюрократическая система «представителей по правам» (Буковский); «Никакого влияния на власть правозащитники не утратили, по той простой причине, что никогда его не имели…» (Рогинский); «Правозащитное движение деградирует» (Подрабинек).

Я уже писал о том, что не нужно было превращаться из численно незначительной, но очень заметной части российского демократического движения, повторявшей во всех охотно предоставленным им СМИ «это мы победили», в правозащитников. Не надо было принимать самое активное участие в уничтожении демократического движения в России, как Рогинский и Ковалев, или пассивно поддерживать этот процесс. Не надо было поддерживать разгром российского парламента и принятие авторитарной конституции. Наконец, они могли перечеркивать собственное прошлое, у некоторых не только лагерное и тюремное: Ковалев был одним из самых популярных политиков (самой популярной «ширмой» режима Ельцина) (использовал ли он это – другое дело), Буковский едва не стал (и хотел этого) мэром Москвы, Алексеева пробиралась во власть, как могла, но слишком поздно этим занялась.

Перечеркивать свои судьбы, опиравшиеся на демократическое движение России, они, конечно, имели право, но при этом, как очевидность, перечеркивалось и все то, совсем немалое, чего смогло добиться демократическое движение в целом, пока оно существовало и оказывало влияние и на президента и на Верховный Совет. Косвенно перечеркивались судебная реформа, запрет, введенный еще в 1990 году Советом Конституционного надзора (и отмененный Ельциным в декабре 1991 года), на использование в государственной практике любых неопубликованных указов и инструкций (парализовавший легальную деятельность КГБ), создание «самиздата» – демократической печати по всей стране